Размышления А. Тарковского о литературе

; Из личного дневника режиссёра, запись от 30.04.1970

"Снова говорили с Сашей Мишариным о „Достоевском“. Это, конечно, следует прежде всего писать. Не думать о режиссуре. Вряд ли есть смысл экранизировать Достоевского. О самом Федоре Михайловиче нужно делать фильм. О его характере, о его Боге и дьяволе и о его творчестве. Толя Солоницын мог бы быть прекрасным Достоевским. Сейчас нужно читать. Все, что написал Достоевский. Все, что писали о нем, и русскую философию — Соловьева, Леонтьева, Бердяева и т. д. „Достоевский“ может стать смыслом всего, что мне хотелось бы сделать в кино"

; Из личного дневника режиссёра, запись от 9.09.1970

"Прочел „Колыбель для кошки“ Воннегута. Мрачная книжка. И бойко написана. Все-таки пессимизм к искусству имеет слишком мало отношения. Литература, как и вообще искусство, религиозна. В высшем своем проявлении она дает силы, вселяет надежду перед лицом современного мира — чудовищно жестокого и в бессмысленности своей дошедшего до абсурда".

; Из личного дневника режиссёра, запись от 20.09.1970

"Читаю „Игру в бисер“ — блестящая книга!"

; Из личного дневника режиссёра, запись от 15.11.1970

"Читаю потрясающего Томаса Манна — „Иосиф и его братья“. Какая-то потусторонняя по подходу книга. Потусторонняя кухонная сплетня. Становится понятным, почему машинистка, кончив переписывать „Иосифа“, сказала: "Теперь-то хоть я знаю, как это было на самом деле".

; Из личного дневника режиссёра, запись от 27.01.1979
"Перечитал Кастанеду: „Уроки Дона Хуана“. Замечательная книга! И очень правдивая, потому что 1) мир совсем не такой, как нам он представляется, и 2) он вполне может стать другим при определенных условиях".

; Из личного дневника режиссёра, запись от 16.04.1970

"Все русские гении думали о том, что их величие не может идти от плоской, бессмысленной почвы, и называли свою страну Великой, а будущее мессианским. Они чувствовали, что они „глас народа“, и не хотели быть „гласом вопиющего в пустыне“, а хотели воплотить в себе суть если народа, то только Великого, и если страны, то только с великим будущим. Пушкин — скромнее других („Памятник“, письма Чаадаеву, в которых говорил о предназначении России только как о буфере для Европы). И только потому, что гений Пушкина — гармоничен. Гений же Толстого, Достоевского, Гоголя — гений дискомфорта, дисгармонии, воплощенный в конфликте авторов с желаемым в их замысле. Достоевский не верил в Бога, но хотел. Нечем было верить. А писал о вере. Пушкин выше всех оттого, что не вкладывал в Россию абсолютного смысла".

;(«Замысел и его реализация», 1981)

"Недавно я прочел „Записки Марии Волконской“, жены Сергея Волконского, декабриста, в которых она рассказывает о своем путешествии в Сибирь, к своему мужу. Удивительные „Записки“. Ну, я уже не говорю о нравственном величии этих женщин. Это было удивительно.

Они последовали за своими мужьями в Нерчинск, в другие места с целью разделить их судьбу, несмотря на то, что имели право лишь через щель в заборе говорить друг с другом два раза в неделю. И так долгие годы, прежде чем им разрешили какие-то другие способы общения. Все это невероятно. Уникально. Какие она выводы делает по поводу этих самых тайных обществ, вообще о значении и роли декабристов. Это поразительно. Во всяком случае, все, что я читал после этого, я имею в виду историографические работы, просто повторяют ее и больше ничего. Только очень болтливо, суетно и бессмысленно. Как большинство бессмысленных диссертаций на интересные темы.

Причем как она высказывается по поводу русского народа. Она сталкивалась с каторжниками, с убийцами, с грабителями, с которыми вступала в контакт, потому что они ее просили помочь им.

Удивительны эпизоды проводов ее в Сибирь. В одном из домов был устроен специальный прощальный вечер. И какой отзвук это имело в сердцах тех, кто ее провожал. В общем, на меня пахнуло какой-то удивительной чистотой и гражданственностью. Причем дело не в мужьях даже, тут многое понятно. У мужчин совершенно другое, наверное, предназначение в жизни, а в этих женщинах, двадцатилетних, девятнадцатилетних, молодых женах, которые просто не знают еще, что такое жизнь.

Я не представляю себе более разительного контраста с современностью. В их возрасте мы были так неподготовлены ни к каким перипетиям, мы были так эгоистичны и жестоки. Мы вообще хотим за все получить сразу чистой монетой, мы все хотим купить, даже собственные поступки и чувства, мы хотим, чтобы нам за них заплатили.

На меня эта книга произвела просто поразительное впечатление. Причем самое главное — это отсутствие каких бы то ни было предрассудков, которые связаны, как правило, с полуобразованными людьми, полуграмотными".

;(Выступление Андрея Тарковского перед американской аудиторией на кинофестивале, сентябрь 1983 г.)

— К творчеству меня более всего вдохновляет природа и моя любимая книга «Жизнь в лесу Уолден » Генри Торо.

; («Встать на путь» (1985) Беседу с Андреем Тарковским вели Ежи Иллг и Леонард Нойгер)

— Испытываете ли вы влияние Кафки?
— Нет, я не испытываю его влияния, но Кафка выразил тот страх перед неустроенным обществом, который соответствует нашему общему ощущению… Я слышу, что вы хотите спросить меня о Беккете? Я люблю роман Беккета «Моллой», но если вы хотите узнать о тех, кто имеет на меня влияние, то я ощущаю свою зависимость от Достоевского, Толстого и Гоголя. Да… А что касается «Моллой», то поначалу он показался мне очень натуралистичным…"
— Что было источником ваших художественных и вообще духовных устремлений? Мы спрашиваем это потому, что для польского читателя, зрителя, так же, как, видимо, и для советского, деятели искусства это, как правило, люди без биографий. В то же время на Западе люди искусства, все без исключений, имеют свои биографии.
— Но это и так, и не так. Вы не правы в том, что не усматриваете у русских художников оригинальной судьбы. Конечно, если говорить о современных художниках, может быть, вы и правы. Но я никогда не ставил себя в параллель с современными художниками. Я всегда каким-то образом чувствую себя рядом с художниками XIX века. И в этом смысле, например, если вы возьмете Толстого, Достоевского, Чехова…
— Тургенева.
— Тургенева…
— Лермонтова.
— Лермонтова, Пушкина или, скажем, Бунина, то увидите, насколько их судьбы уникальны. И насколько их произведения связаны с их жизнью, с их судьбой. Это не значит, что я совершенно вырываю себя из контекста всей культуры шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годов в Советском Союзе. Это не так! Но я категорически протестую против того, что после революции была какая-то пропасть. Ее специально создавали для того, чтобы начать новый этап в развитии русской культуры. Но мне кажется, на пустом месте ни одна культура развиваться не может! Мы сумеем взять, вытащить из земли и пересадить какое-то драгоценное растение, но оно не вырастет! Поэтому так трагично на переломе переживали свою судьбу те писатели, которые начали работать до революции и продолжали после. Алексей Толстой, Горький, Маяковский, Блок, Бунин, Ахматова.
— Трагедия Цветаевой.
— Да, да, Цветаева. Пересадиться было невозможно. Но и не надо было пересаживаться! Не надо было делать этого страшного эксперимента с культурой. Потому что такие вивисекции даже более жестоки, чем насилие над человеческим телом, потому что они насилуют дух…
Или возьмем Платонова. Он принадлежит развитию советского времени в России. И он типично русский писатель. И, конечно, у него своя неповторимая и яркая судьба, которая отразилась в его произведениях. Так что вы не совсем правы. И когда вы говорите обо мне, то для меня очень важна моя связь с классической русской культурой, которая, конечно же, имела и имеет до сих пор продолжение в России.

Я был одним из тех, кто пытался, может быть, бессознательно, осуществить эту связь между прошлым России и ее будущим. Для меня отсутствие этой связи было бы просто роковым. Я бы не смог существовать. Потому что художник всегда связывает прошлое с будущим, он не живет мгновением. Он медиум, он как бы проводник прошлого ради будущего. Что я могу сказать в этом смысле о моей семье? Мой отец — поэт, воспитывался в советское время. Он не был зрелым человеком, когда произошла революция. Он 1906 года рождения. Значит, в семнадцатом году ему было 11 лет. Он был ребенком. Но культурные традиции, конечно, впитал в себя. Отец окончил Брюсовские курсы, был знаком почти со всеми известными поэтами России, и его, конечно, невозможно представить себе в отрыве от развития русской поэзии, поэзии Блока, Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, Заболоцкого. И для меня это было очень важно!

;(«Запечатлённое время»)

«Гёте тысячу раз прав, когда он говорит, что прочесть хорошую книгу так же трудно, как ее написать»

Из интернета.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 02.08.2022. Размышления А. Тарковского о литературе